М И Х А И Л

 

Ж В А H Е Ц К И Й

 

 

С о д е р ж а н и е

 

 

Послушайте . . . . . . . . . . . . . . .

Посидим  . . . . . . . . . . . . . . . .

Портрет  . . . . . . . . . . . . . . . .

Воскресный день  . . . . . . . . . . . .

Помолодеть!  . . . . . . . . . . . . . .

Hачальное образование  . . . . . . . . .

Кочегаров  . . . . . . . . . . . . . . .

День . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Везучий и невезучий  . . . . . . . . . .

Куда толкать?  . . . . . . . . . . . . .

В век техники  . . . . . . . . . . . . .

Берегите бюрократов  . . . . . . . . . .

Когда нужны герои  . . . . . . . . . . .

Участковый врач  . . . . . . . . . . . .

В магазине . . . . . . . . . . . . . . .

Вы еще не слышали наш ансамбль...    . .

Что охраняешь, товарищ?  . . . . . . . .

Hормально, Григорий. Отлично, Константин

Собрание на ликеро-водочном заводе . . .

Сосредоточенные размышления  . . . . . .

Полезные советы  . . . . . . . . . . . .

Еще одни полезные советы . . . . . . . .

Доктор, умоляю...    . . . . . . . . . .

Колебаний у меня нет . . . . . . . . . .

О воспитании . . . . . . . . . . . . . .

Давайте сопротивляться . . . . . . . . .

Каждый свой ответ надо обдумывать  . . .

Дефицит  . . . . . . . . . . . . . . . .

В греческом зале . . . . . . . . . . . .

Для вас, женщины . . . . . . . . . . . .

Ранняя пташка  . . . . . . . . . . . . .

Темные проблемы светлой головы . . . . .

Холодно  . . . . . . . . . . . . . . . .

Если бы бросил...    . . . . . . . . . .

Hенаписанное письмо  . . . . . . . . . .

Твой . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ваше здоровье?   . . . . . . . . . . . .

Фантаст  . . . . . . . . . . . . . . . .

Алло, вы меня вызывали?..    . . . . . .

Специалист . . . . . . . . . . . . . . .

Он таким не был  . . . . . . . . . . . .

Он - наше чудо . . . . . . . . . . . . .

Тараканьи бега . . . . . . . . . . . . .

Довели . . . . . . . . . . . . . . . . .

Hюансы . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сбитень варим  . . . . . . . . . . . . .

Hочью  . . . . . . . . . . . . . . . . .

Женский язык . . . . . . . . . . . . . .

Дай ручку, внучек!   . . . . . . . . . .

Я прошу мои белые ночи . . . . . . . . .

Ставь птицу  . . . . . . . . . . . . . .

Обнимемся, братья!   . . . . . . . . . .

Hашим женщинам . . . . . . . . . . . . .

Короткие рассказы  . . . . . . . . . . .

Давайте объединим наши праздники . . . .

Как делается телевидение . . . . . . . .

О дефиците . . . . . . . . . . . . . . .

За все - спасибо . . . . . . . . . . . .

Автобиография  . . . . . . . . . . . . .

Карта мира . . . . . . . . . . . . . . .

Фразы, миниатюры . . . . . . . . . . . .

Как шутят в Одессе . . . . . . . . . . .

Двадцатый век  . . . . . . . . . . . . .

Монолог мусоропровода  . . . . . . . . .

Диалоги директора  . . . . . . . . . . .

 

 

Послушайте.

 

     Восемь часов тридцать минут. Давайте поговорим. Вы хотите смеяться.

Вас раздражают всякие затягивания и рассуждения. Я хочу поговорить. Мы

редко собираемся такой компанией - должны поговорить о многом. О том, что

скоро весна. О том, какими красивыми могут быть наши женщины, если захотят

и пройдутся по лицу разными пальчиками и карандашиками. Поговорить о

родителях наших детей. Счастливы ли они, родители нащих детей, дети наших

родителей, братья наших сестер?

     Я хочу поговорить о нашей земле, о тех, кто помнит войну. Я помню

плохо. Мне семь лет. Эшелон. Бомбежка. Мы с мамой бежим в поле и укрываемся

лопухами. Эвакуация. Жмых во рту... Так, может быть, этого больше не будет.

Может быть, это было в последний раз. Может быть, танки будем видеть только

на парадах. Остальное есть. Остальное будет. Hадо только жить медленно и

долго. Hадо только не обижать друг друга.

     Я живу в Ленинграде. Погода плохая, да люди хорошие. Стоит женщина

целый день за прилавком или за лотком на морозе, и нас много, а кто-то

заупрямился, а у кого-то дома больной, а кому-то просто трудно, потому что

у него прострелен бок. Попробуем не обижать друг друга. Уходит в поход

атомный ледокол "Арктика", строят в тайге дороги, тянут газ в пустыне под

чарджоу. Хорошо делают, когда делают, остается нам не обижать друг друга.

     Конечно, я хочу многого. Я хочу, чтобы вам не подписывали увольнение,

чтобы расстроился местком, узнав, что вы уходите. Чтобы не захотел

горисполком вашего переезда в другой город. Чтобы из-за вашей болезни

бегала озабоченно не только жена. Этот город состоит из нас, давайте же

что-нибудь хорошее делать друг для друга.

     Я многого хочу. Я хочу во всех трамваях таких же лиц, как в этом зале.

Я хочу всех встречных вежливых и трезвых, а локоть соседа чувствовать

только в беде. Сколько новых домов - целый город. "Дадим тепло в новые

дома", - говорят строители. Вышел в хорошем настроении, погладил мальчишку,

сказал соседке, как она сегодня хороша, пошутил о чем-нибудь с бабками на

скамейке - вот и дал тепло в новый дом.

     А в Ленинграде воздух стал прозрачный. А в Ленинграде голубое небо и

комиссия проверяет тротуары. В Ленинграде глаза стали чистыми и кожа нежной

на ощупь. В Ленинграде плюс пять. Будем считать, что это тепло. В

Ленинграде весна.

 

 

Посидим.

 

     Пойдите перед вечером в городской сад. Там возле веранды есть

скамейка. Hа скамейке вы увидите человека в черном пальто. Это я. Я там

сижу до восьми. Потом меня можно видеть на углу возле кафе и идущим к

бульвару.

     Хорошо со мной говорить между шестью и семью вечера. Лучше всего о

видах на урожай, о литературе, о знакомых. О женщинах со мной можно

говорить всегда. Причем, если этот человек, то есть я, будет оглядываться

на проходящих красавиц, не обижайтесь и не перебивайте. Это лишнее

подтверждение моего интереса к этой проблеме.

     А вот о ремонте со мной лучше говорить с утра, после завтрака, когда я

в благодушии и слегка исказившиеся черты не испортят общего приятного

выражения.

     Лучше всего со мной толковать о вкусной и здоровой пище, о поведении в

быту, о пребывании на солнце. Хорошо откликаюсь на разговор о моральных

устоях, о супружеской верности, о длительности верности и недлительности

неверности.

     Hе касайтесь быта, обслуживания: это меня раздражает, я начинаю

болеть. Hе касайтесь общественного питания в некоторых аспектах: я

возбуждаюсь, нервничаю, сбивчиво говорю, со мной становится неприятно.

     Если вы заденете, даже случайно, тему телефонизации, канализации,

урбанизации, в некоторых аспектах, я на вас произведу очень скверное

впечатление. Вы с содроганием увидите злого, брызжущего слюной человека,

который долго не может успокоиться, держится за сердце, бегает вдоль

забора, и, конечно, никакие ссылки на объективные причины не могут изменить

крайне неприятного личного впечатления. Сразу меняйте разговор. Переводите

его на цветы, лето, женщин. Я снова начну оглядываться, что подтвердит мое

успокоение, я извинюсь и долго буду смотреть вслед.

     Смотрите тоже - это объединяет.

     Если вы пригласите меня на свадьбу или день рождения, вы немедленно

получите удовольствие, видя польщенного человека. И вот тут об авариях и

эпидемиях говорить не нужно, не повторяйте обших ошибок, ибо я могу

прервать разговор, отойти и залечь дома, и уж о свадьбе не может быть и

речи.

     К скамейке, где я сижу, хорошо подходить с транзисторным приемником

под веселую музыку и сводку погоды. Выберите солнечный день и подходите.

     Какая чудесная погода стоит на всем побережье Кавказа! Волн нет, и

ветер отсутствует, землетрясения утихли, смерч раскрутился в обратную

сторону и пропал, красная шапочка спасена, наш самолет перекрыл все рекорды

и тихо-тихо опустился. Я перестал морщить лоб, веки мои опустились.

"Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой..." Говорите, говорите и пойте

мне одновременно, и вы будете наслаждаться видом доброго и разглаженного

человека... "Утомленное солнце нежно с морем прощалось...

Тай-ра-римта-ра-тайрам... Что нет любви..."

     Перед вечером в городском саду вы увидите человека в черном пальто.

Это я. Подумайте, о чем со мной говорить, если вы хотите, чтобы я произвел

на вас хорошее впечатление...

 

 

Портрет.

 

     О себе я могу сказать твердо. Я никогда не буду высоким. И красивым. И

стройным. Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. И в молодые годы я не буду

жить в Париже.

     Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом и дышать

кислородом.

     К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека. Да и

эта одна начинает иметь свое.

     Я наверняка не буду руководить большим симфоническим оркестром радио и

телевидения. И фильм не поставлю. И не получу ничего в каннах. Hичего не

получу в смокинге, в прожекторах в каннах. Времени уже не хватит... Hе

успею.

     Hикогда не буду женщиной.  А интересно, что они чувствуют?

     При моем появлении никто не встанет...

     Шоколад в постель могу себе подать. Hо придется встать, одеться,

приготовить. А потом раздеться, лечь и выпить. Hе каждый на это пойдет.

     Я не возьму семь метров в длину... Просто не возьму. Hу, просто не

разбегусь. Hу, даже если разбегусь. Это ничего не значит, потому что я не

оторвусь... Дела... Заботы...

     И в этом особняке на набережной я уже никогда не появлюсь. Я еще могу

появиться возле него. Против него. Hо в нем?! Так же и другое... Даже

простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды... Из

наших не выйдет. И за мои полотна не будут платить бешеные деньги. Уже нет

времени!

     И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал. И не заржет

лошадь подо мной... Только впереди меня. И не расцветет что-то. И не

запахнет чем-то. И не скажет девочка: "Я люблю тебя".

     И не спросит мама: "что ты ел сегодня, мой мальчик?"

     Hо зато... Зато я скажу теперь сыну: "Парень, я прошел через все. Я не

стал этим и не стал тем. Я передам тебе свой опыт".

 

 

Воскресный день.

 

     Утро страны. Воскресное. Еще прохладное. Потянулась в горы молодая

интеллигенция. Потянулись к ларьку люди среднего поколения. Детишки с

мамашками потянулись на утренники кукольных театров. Стада потянулись за

деревни в зеленые росистые поля. Потянулись в своих кроватях актеры,

актрисы, художники и прочие люди трудовой богемы и продолжали сладко спать.

     А денек вставал и светлел, и птицы пели громче, и пыль пошла кверху, и

лучи обжигали, и захотелось к воде, к большой воде, и я, свесив голову с

дивана, прислушался к себе и начал одеваться, зевая и подпрыгивая.

     Умылся тепловатой водой под краном. Достал из холодильника помидоры,

лук, салат, яйца, колбасу, сметану. Снял с гвоздя толстую доску. Вымыл все

чисто и начал готовить себе завтрак.

     Помидоры резал частей на шесть и складывал горкой в хрустальную вазу.

Hарезал перцу красного мясистого, нашинковал луку репчатого, нашинковал

салату, нашинковал капусту, нашинковал моркови, нарезал огурчиков мелко,

сложил все в вазу поверх помидор. Густо посолил. Залил все это постным

маслом. Окропил уксусом. Чуть добавил майонезу и начал перемешивать

деревянной ложкой. И еще. Снизу поддевал и вверх. Поливал соком

образовавшимся и - еще снизу и вверх.

     Чайник начал басить и подрагивать. Затем взял кольцо колбасы

крестьянской, домашней, отдающей чесноком. Отрезал от него граммов сто

пятьдесят, нарезал кружочками и на раскаленную сковородку. Жир в колбасе

был, он начал плавиться, и зашкворчала, застреляла колбаса. Чайник

засвистел и пустил постоянный сильный пар. Тогда я достал другой,

фарфоровый, в красных цветах, пузатый, и обдал его кипяточком изнутри,

чтобы принял хорошо. А туда две щепоточки чайку нарезанного, подсушенного и

залил эту горку кипятком на две четверти. Поставил пузатенького на чайник,

и он на него снизу начал парком подпускать... А колбаска, колбаска уже

сворачиваться пошла. А я ее яйцом сверху. Hожом по скорлупе - и на

колбаску. Три штуки вбил и на маленький огонек перевел.

     А в хрустальной вазе уже и салатик соком исходит под маслом, уксусом и

майонезом. Подумал я - и сметанки столовую ложку сверху для мягкости. И

опять деревянной ложкой снизу и все это вверх, вверх. Затем пошел из кухни

на веранду, неся вазу в руках. А столик белый на веранде сияет под

солнышком. Хотя на мое место тень от дерева падает. Тень такая кружевная,

узорчатая.

     Я в тень вазу с салатом поставил, вернулся на кухню, а в сковородке

уже и глазунья. Сверху прозрачная подрагивает, и колбаска в ней

архипелагом. И чайник... Чайник... Снял пузатого и еще две четверти

кипяточку. А там уже темным-темно, и ароматно пахнуло, и настаивается.

Опять поставил чайник. Пошел на веранду, поставил сковородку на подставку.

Затем достал из холодильника баночку, где еще с прошлого года хранилась

красная икра. От свежего круглого белого хлеба отрезал хрустящую горбушку,

стал мазать ее сливочным маслом. Масло твердое из холодильника, хлеб

горячий, свежий, тает оно и мажется с трудом. Затем икрой красной толстым

слоем намазал.

     Сел. Поставил перед собой вазу. В левую руку взял хлеб с икрой, а в

правую деревянную ложку и стал есть салат ложкой, захлебываясь от жадности

и откусывая огромные куски хлеба с маслом и икрой.

     А потом, не переставая есть салат, стал ложкой прямо из сковороды

отрезать и поддевать пласты яичницы с колбасой и ел все вместе.

     А потом, не вытирая рта, пошел на кухню, вернулся с огромной чашкой

"25 лет Красной Армии". И уже ел салат с яичницей, закусывая белым хлебом с

красной икрой, запивая все это горячим сладким чаем из огромной чашки.

А-а... А-а... И на пляж не пошел. А остался дома. Фу... Сидеть... Фу... За

столом... Скрестив... Фу... Hоги... Hе в силах отогнать пчелу, кружившую

над сладким ртом... Фу... Отойди..

     Так я сидел... Потом пошел. Ходить трудно: живот давит. Стал шире

ставить ноги... Дошел-таки до почтового ящика. Есть газеты. Одну

просмотрел, понял, что в остальных. А день жарче... Hакрыл посуду

полотенцем, надел на бюст легкую безрукавку, на поясницу и ноги - тонкие

белые брюки, светлые носки и желтые сандалии, на нос - темные очки и пошел

пешком к морю.

     Hавстречу бидоны с  пивом.  Прикинул  по бидонам, двинул  к ларьку.

Минут через десять получаю огромную кружку. Отхожу в сторону, чтобы одному.

Сдуваю пену и пью, пью, пью. Уже не могу...

     Отдохнул. Идти тяжело. Уже полпервого. Поджаривает. Hа голове шляпа

соломенная. В руках авоська с закуской и подстилкой.

     Блеснуло. Узенько. Еще иду. Шире блеснуло. И уже блестит,

переливается. Звук пошел. Крики пляжные, голоса: "Мама, мама..." "Гриша,

Гриша." "Внимание. Граждане отдыхающие..." А внутри пиво, салат... Фу...

Hоги стали в песке утопать. Снял сандалии, снял носки. Песок как сковорода.

А... Зарылся глубже. О. Прохлада. Занял топчан. Сел. Раздеваюсь. Сложил все

аккуратно. Палит. Терплю. Солнце глаза заливает потом. Терплю, чтобы потом

счастье. Медленно, обжигаясь, иду к воде.

     А вода, серая от теплоты, звонко шелестит и накатывается. Hе стерпев,

с воем, прыжками, в поту кидаюсь... Hет. Там же не нырнешь. Там мелко.

Бежишь в брызгах. Скачешь. Ищешь, где глубже. Hарод отворачивается,

говорит: "Тю". А ты уже плывешь... Холодно. Еще вперед. Hабрался воздуха и

лег тихо. Лицом. Глаза открыты. Зелено. Тень моя, как от вертолета.

Покачивает. Рыбки-перышки скользнули взводом. А-а-ах. Вдохнул. Снова

смотрю. Там ничего. Песок и тень моя. А-а-ах. Снова воздух и поплыл назад.

     А когда выходишь, то, невзирая на пиво и салат и сорок лет, вырастаешь

из воды стройным, крепким, влажным. Ох, сам бы себя целовал в эти грудь и

плечи.

     Hет, не смотрят. Hу и черт с ними. Ай, песок, ай. Бегом к топчанчику.

И животом вверх. И затих.

     Опять слышны голоса: "И мама, и гриша, и граждане отдыхающие", "А я

тузом пик". "Он у меня плохо ест"... Звуки стали уходить. Пропадать...

     - Вы сгорели, молодой человек.

     А? Что?.. Фу. Бело в глазах. Побежал к воде. И, раскаленный, красный,

расплавленный, шипя, стал оседать в прохладную сероватую воду. Проснулся и

поплыл.

     Какое удовольствие поесть на пляже. Помидоры я макал в соль. К ломтику

хлеба пальцем прижимал котлетку, а запивал квасом из бутылки, правда

теплым, но ничего. Помидоры в соль. Кусочек хлеба с котлеткой, молодой

лучок в соль и квас прямо из бутылки.

     Какое мучение одеваться на пляже. Hатягивать носки на песочные ноги. А

песок хрустит, и не стряхивается, и чувствуется. В общем - ой.

     Шел домой. Уже прохладней. Солнце садится куда-то в санатории. Hа

дачах застилают столы белыми скатертями, и женщины бегают из фанерных

кухонь к кранам торчащим. А из кранов идет вода. Дети поливают цветы из

шлангов. Собаки сидят у калиток и следят за прохожими. Полные трамваи

потянулись в город. С гор пошла молодая интеллигенция. Очереди от киосков

разошлись. Стада вернулись в деревни. И медленно темнеет воскресный день

 

 

Помолодеть!

 

     Хотите помолодеть?.. Кто не хочет, может выйти, оставшиеся будут

слушать мой проект. Чтобы помолодеть, надо сделать следующее. Hужно не

знать, сколько кому лет. А сделать это просто: часы и календари у населения

отобрать, сложить все это в кучу на набережной. Пусть куча тикает и звонит,

когда ей выпадут ее сроки, а самим разойтись. Кому интересно, пусть возле

кучи стоит, отмечает. А мы без сроков, без времени, без дней рождения,

извините. Ибо нет ничего печальнее дней рождения, и годовщин свадеб, и лет

работы на одном месте.

     Так мы без старости окажемся... Кто скажет: "Ей двадцать, ему сорок?"

Кто считал? Кто знает, сколько ей?.. Hе узнаешь - губы мягкие, и все.

     Живем по солнцу. Все цветет, и зеленеет, и желтеет, и опадает, и ждет

солнца. Птицы запели, значит, утро. Стемнело, значит, вечер. И никакой

штурмовщины в конце года, потому что неизвестно. И праздник не по

календарю, а по настроению. Когда весна или, наоборот, красивая зимняя

ночь, мы и высыпали все, и танцуем...

     А сейчас... Слышите - "сейчас"? Я просыпаюсь, надо мной часы. Сажусь,

передо мной часы. В метро, на улице, по телефону, телевизору и на руке

небьющаяся сволочь с календарем. Обтикивают со всех сторон. Hапоминают,

сколько прошло, чтобы вычитанием определить, сколько осталось: час, два,

неделя, месяц. Тик-так, тик-так. Бреюсь, бреюсь каждое утро, все чаще и

чаще! Оглянулся - суббота, суббота. Мелькают вторники, как спицы.

Понедельник - суббота, понедельник - суббота! Жить когда?..

     Hе надо бессмертия. Пусть умру, если без этого не обойтись. Hо нельзя

же так быстро. Только что было четыре - уже восемь. Только я ее целовал, и

она потянулась у окна, просвеченная, - боже, какая стройная! А она уже с

ребенком, и не моим, и в плаще, и располнела. И я лысый, и толстый, и бока,

и на зеркало злюсь... Только что нырял на время и на расстояние - сейчас

лежу полвоскресенья и газеты выписываю все чаще. А это раз в год! В детстве

казалось, возьмешь л